Не помню, кто познакомил с ним моих родителей. Это был очень интересный человек, который скоро стал нашим хорошим другом.

Юлиан Иванович был уже пожилым человеком, было ему за семьдесят «с большим хвостиком». Он был одинок, и, я думаю, ему очень отвечала наша скромная «бытовая ситуация», так как он сам жил в спартанской обстановке. Был он среднего роста, но, как говаривали на Руси, «косая сажень в плечах». Он был физически очень сильным человеком, что подтвердил имевший место факт, о чём я ещё расскажу. Совсем седая голова и седые солидные усы. Глаза – серые и весёлые, улыбка широкая и добрая, голос низкий, но звучный. Ходил он широким шагом, твёрдо ступая, на улице всегда с толстой и весьма тяжёлой палкой с набалдашником.

По национальности был он украинец и очень этим гордился, хорошо знал историю Украины и надо сказать, что он не был завзятым националистом, он просто любил свою Украину, её людей и язык, и её просторы. Он очень хорошо знал украинский язык. Не случайно, в случае «языковых сомнений», руководство Украинского Общества обращалось именно к Юлиану Ивановичу. Он не сотрудничал с этой организацией, так как считал, что «они там не тем, чем надо, занимаются и вечно ссорятся». Он говорил и по-польски, а фамилия его говорила о том, что в нём течёт и польская кровь. Насколько помню, родился он в Белой Церкви.

Обычно он к нам приходил в послеобеденное время – «к чаю » и уходил после ужина. Как я любил его визиты! Сколько интересного я узнавал из бесед Юлиана Ивановича и папы! Только потом я понял, как много полезного принесли мне эти «слушанья» их дискуссий! О чём только они не говорили. И мама сидела с ними и слушала, иногда включаясь в их беседу. Вечером Юлиан Иванович отправлялся домой. Жил он очень далеко и шёл пешком, а когда мама выражала беспокойство (случались там нападения, грабежи и убийства), то он обычно говорил: «Екатерина Ивановна, милая, да ведь со мной всегда моя подруга!», и он приподнимал свою «палицу», так мы называли его палку с набалдашником. Опаснее было зимой, когда многие ходили в меховых шубах, а улицы рано пустели. И вот однажды, «зимнею порою», мы попрощались с ним на крыльце, и он зашагал своим широким шагом «в ночь»... Ночь была очень тихая, ни ветерочка, и на тёмном небе висел месяц. В очередной свой визит, Юлиан Иванович рассказал нам следующее: когда он был уже не далеко от своего домика, и шёл, как всегда, посередине дороги, одновременно с обеих сторон улицы подошли к нему два китайца и один из них сказал: «Капитана, твоя нада шуба снимай. Бысытыла»! Многие китайцы говорили таким странным жаргоном, когда обращались к русским. Ради справедливости надо сказать, что редко кто из живущих там русских утруждал себя учением хотя бы разговорной китайской речи! Вокруг было совершенно пусто... Юлиан Иванович покорно развёл руки в стороны на высоте плеч и сказал: «Ваша забирай». И, когда они ухватили за концы рукавов, он схватил обоих за шивороты и со всей силы хрястнул их «мордой в морду». Оба «беззвучно» упали на снег. Он знал, что за ближайшим углом находится полицейский участок, и поспешил туда. Вернувшись с полицейскими, застали на месте два «тела» - оба без сознания. Полицейские очень дивились его рукам, и было чему дивиться! У него были очень большие кисти рук, и когда он сжимал их в кулак, то получалось «нечто», напоминавшее малый арбуз! А шуба-то у Юлиана Ивановича была на волчьем меху.

Жизнь обошлась с ним круто. Было у него семеро сыновей!, и все военные. Жена – давно умерла. Шестеро сыновей погибли в Первую мировую и в Гражданскую. Самый младший, хоть и здорово пораненный, дошёл до Харбина. Войны его помиловали, но погубило другое - алкоголь. Очень тяжело переживал старик-отец смерть последнего сына. Юлиан Иванович был старостой Покровской, иначе – Украинской церкви. В ней и отпевали Сергея Шумилевича. Мы с мамой были в церкви, и я стоял около «дедушки», как я называл нашего друга. Он был, как бы застывший, окаменелый. Он как-то осунулся. Ни одна слезинка не скатилась по его щекам. Он стоял и не отрываясь смотрел на открытый гроб с телом последнего сына. Юлиан Иванович заметно изменился, он как-то высох и вскоре неожиданно заболел, а он никогда прежде не болел! Смерть буквально в несколько дней скрутила его мощный организм, и он скончался от воспаления лёгких.

Отпевали его в той же Покровской церкви, которая была полна народа. Служил сам настоятель с двумя дьяконами, пел полный состав хора, горели все паникадила. Да, очень любили Юлиана Ивановича, все его любили! Во время отпевания многие вытирали глаза, а когда зазвучала «Вечная память» - слышен был плач. И понял я тогда, как был мне дорог этот седой, добрый, сильный и такой интересный человек. Долго я вспоминал его.