Ия Николаевна когда-то мне в книгу собственноручно написала автобиоографию. Просто замечательную, такую непосредственную и, как говорится, это то, что надо. Я её сохранил. Вот она.
Я, Ия Николаевна Лейтлова, урождённая Домрачёва, родилась в 1927 году в Харбине. Это город моего детства, в котором я жила до 14-ти лет, в котором училась. Училась я неплохо, но с учением мне почему-то не везло. Первой была гимназия им. Достоевского, но она закрылась, когда я перешла во 2-ой приготовительный класс. Реальное Алексеевское Училище, в которое я поступила после этого, находилось тогда на Новой улице. Там я заболела скарлатиной с осложнениями и проболела три месяца, не могла догнать классной программы. Меня оставили на второй год и перевели в другой класс. Для меня это было трагично, а в то же самое время училище перевели в здание "Украинского Дома", где оно стало занимать один из этажей, но потом тоже было закрыто. Проучившись год в Высшеначальной школе на Артиллерийской улице, я поступила во 2-ю Высшую Женскую Народную Школу (гимназию Бюро), но окончить её мне не пришлось, т.к. мы уехали на станцию Ханьдаохецзы. Там была только высшеначальная школа, и я стала заниматься с учителем на дому. Когда я была подготовлена к сдаче экзаменов, то заболела тифом. Сыпным и брюшным одновременно. Это было в 1943 году, когда так называемый "азиатский тиф" унёс много жизней. Я выжила, но моё учение отодвинулось на несколько лет. А этот год – 1943-ий – был выпускным для нашего класса. Когда я лежала в больнице, у девочек был "Белый бал".
В Ханьдаохецзы нас застали события 1945 года. На этой станции был отряд Асано, и мы видели воочию, как "угоняли" всех, кто был в отряде. Тогда ещё никто не знал, что это только начало долгого и страшного пути в концлагеря, из которых многим не судьба была вернуться. В декабре этого же года мы вернулись в Харбин. Прожив там недолго, уехали опять, на этот раз на Мулинские Копи. На Копях я прожила полтора года, и в 1949 году, когда открылась Южная ветка КЧЖД и был набор служащих на железную дорогу, я уехала в Мукден. Там работала сначала секретарём-машинисткой в Дистанции связи, потом в Управлении секретарём у начальника района, в отделе кадров. Совместная эксплуатация КЧЖД была прекращена в 1952 году. Последний приказ советского управляющего КЧЖД заканчивался словами: "Приказываю в 18.00 31 декабря 1952 года прекратить совместную эксплуатацию Китайской Чаньчуньской железной дороги". Ещё до официального выхода этого приказа, советские специалисты группами уезжали в Союз, а нас, местных служащих, стали трудоустраивать в китайские учреждения в качестве преподавателей русского языка.
В ноябре 1952 года я была направлена в один из китайских институтов. Работая уже в других местах, мы продолжали жить в железнодорожном общежитии до отъезда в Союз, пользуясь всем тем, что и раньше. Общежитие было в центре города, в нескольких шагах от главной улицы, но в небольшом и тихом переулке, среди одних китайцев. Китайцы-продавцы, узнав о нашем здесь появлении, стали приносить нам свои товары. Это были красивые дамские сумки, чулки, французские духи. Чего они только не приносили. За всё мы рассчитывались с ними в дни, когда получали жалованье. Один, немолодой уже, китаец постоянно привозил нам фрукты, которыми питалось всё общежитие и поэтому из всех поставщиков мы считали его самым главным и прозвали "Журавлёв" – по фамилии управляющего дорогой. Он слышал, что мы его так называем, конечно, не знал и не понимал смысла, но когда въезжал на велосипеде с корзиной фруктов в наш дворик, то всегда кричал: "Барышыня, Журавлёва ходила". А один китаец, видимо, побоявшись, что его товар конфискуют, привёз пар 50, если не больше, разной дамской обуви. Её всю разобрали, потому что "чена", как всегда, тоже было "потома".
Комендантом нашего общежития была моя мама, оставаясь в этой должности до самого отъезда в Союз, перейдя только в подчинение китайского начальника. Однажды в общежитие нагрянула китайская комиссия. Всё и везде тщательно осматривали и проверяли. Можно представить изумление на всех лицах, когда они увидели у каждой из нас такое количество новой обуви, да ещё плюс нашей старой. Поговорив о чём-то между собой, они не стали заострять больше на этом внимания, решив, очевидно, что для русских это естественно. После этой комиссии маму вызвали к начальнику на собрание, на котором она не поняла ни одного слова, но вернулась с премией – большой скатертью с лёгкими цветами.
В январе 1953 года я из института перешла к Чурину на должность машинистки. А в середине февраля управляющий магазином вызвал меня к себе и сказал, что "мои бывшие начальники" попросили его отпустить меня на несколько дней для работы в Управлении железной дороги. Я и Женя Верхотурова, - бывший секретарь начальника службы движения, также отозванная с её новой работы, - вдвоём печатали материал по передаче дороги и отчёт о производственно-хозяйственной деятельности за весь период работы 4-го Мукденского Эксплутационного Района КЧЖД. Из русских местных служащих в управлении уже не было никого. Из советских специалистов оставались только главный инженер и начальник Службы Движения. В первых числах марта в Союз уехали и они. А в октябре чуринцы уже провожали в Союз своего советского управляющего. В зале "Русского Клуба" был прощальный банкет, на котором присутствовали все служащие, как русской, так и китайской национальности. После того, как всё перешло в распоряжение китайского руководства, все русские служащие продолжали работать в фирме и даже заведующие отделами оставались в своих прежних должностях до самого отъезда в Союз.
В мае 1954 года я вышла замуж за Юлия Лейтлова. Регистрировались мы в Мукденском Генконсульстве, а венчаться ездили в Харбин. Венчались в Модяговской Алексеевской церкви, в которой мой папа (он был певец) пропел много лет. Я благодарна судьбе, что она через столько лет привела меня к этой церкви и что нашим венчанием, этим красивым обрядом, закончились мои посещения этой родной и дорогой мне церкви. Больше я в ней не была. Больно было смотреть на опубликованный в газете "Харбинъ" снимок этой церкви, когда она была в запущенном виде. Но недавно я узнала, что вся территория приведена в порядок, кругом посажены цветы, а сама церковь приспособлена под костёл. Но служба ведётся на китайском языке, молящиеся все китайцы. Это не вызывает радости. Успокаивает только сознание, что церковь вновь стала, хоть и не православной, но всё-таки христианской святыней.
В августе 1954 года мы – моя мама, я и мой муж – выехали из Мукдена в Союз. Попали в Казахстан, в Кустанайскую область Джетыгаринский р-он. Оттуда перебрались в Сибирь, в г. Кемерово. В Кемерово было много мукденцев из группы, выехавшей из Мукдена до нас, и были харбинцы и шанхайцы, приехавшие в Союз в 1946 году. В Кемерово я устроилась секретарём-машинисткой в Городскую санэпидстанцию. Соприкосновение в какой-то степени с медициной вызвало во мне желание и решение стать тоже медиком. Я проучилась год в Школе рабочей молодёжи, а в июне 1960 года была принята в Кемеровское медицинское училище. Успокоенная тем, что я принята и счастливая от того, что начинают осуществляться мои мечты и планы, я в том же месяце поехала в отпуск вместе с мужем в г. Харьков, где к этому времени проживала его вся семья. Эта поездка изменила всё. Поехали мы в отпуск, а получилось так, что остались в Харькове насовсем. Появились снова причины, по которым моя учёба опять не состоялась. В Харькове я поступила опять-таки на должность секретаря-машинистки в один из комбинатов питания, в котором проработала до самой пенсии, так и пробыв всю жизнь секретарём-машинисткой. Но не могла жаловаться ни на свою жизнь, ни на свою работу. Работу мою ценили. Часто премировали, была на "Доске Почёта" и ещё, в качестве поощрения, выделяли часто туристические путёвки, благодаря чему я побывала в Прибалтике (Латвия, Литва, Эстония), на Кавказе, В Крыму, в Закарпатье, в Москве, в Ленинграде и во многих других городах и местечках. После каждой поездки оставалось много впечатлений, которые потом складывались в воспоминания. Но эти воспоминания никогда не могли сравниться с теми, которые постоянно жили в душе, – с воспоминаниями о тех родных, дорогих, оставленных нами местах, где прошли детство и юность. Для меня это – Харбин, Ханьдаохецзы и Мукден.
К рассказу хочется приложить стихи, которые я посвятила прошлому и тем местам.
Посвящается тем, кто жил
в железнодорожном общежитии
МУКДЕН – ГОРОД СОЛНЕЧНЫХ ЛУЧЕЙ
Памяти П.Л.
ХАНЬДАОХЕЦЗЫ
(Лейтлова И.Н. Харьков. 2004).
Некролог от меня лично. В ту осень оторвавшегося от материка 2004 года покорно и в своей постели умирала Ия Николаевна Лейтлова (Домрачева), светлый образ. Вот уже несколько лет прошло без неё, пролетают мимо птицы так незаметно и тяжело. Наконец дочь Марина нашла и переписала мне последнее, скажем посмертное, стихотворение-послание матушки, замечательной женщины и одарённой харбинки. Изредка встречаясь с Ией уже в самом конце её земной тут-жизни, невольно дивился, восхищаясь, редкому ныне у нас природному благородству, душевности и незаурядности.
И всё так и кажется мне, что вот столь безупречная по устойчивости и силе разума, эта красивая русская женщина здесь у нас в Харькове, на Украине, в последнем акте, перед самым уходом со сцены, едва ли не в канун сокрушительной и безжалостной смерти, вдруг возьми да напиши ясным почерком – и оставит нам и потомкам своим завещание и последнее, мощное откровение-обращение, по привычке в стихах и всем во спасение. Воистину, жизнь – как бушующий океан страстей, грехов и преступлений, да изредка где-то там ещё островки святости.
Размышление о том, что предстоит
Акростих "ИЯ" (нечто вроде эпитафии)