В те годы в Харбине было очень много бывших – генералов, офицеров и рядовых, служивших когда-то в Российской армии. Это были те, что воевали в Первой Мировой, потом в Гражданской и, наконец, прошли самый горький путь русского солдата – «Ледяной Поход » через всю Сибирь, вначале под Адмиралом Колчаком, а потом – под генералом Каппелем. Были и те, что воевали в Монголии, и даже участники Русско-Японской Войны и обороны Порт-Артура.

По-разному сложилась их судьба. Большинство было в тяжёлом материальном положении, многие – бедствовали. Достаточно было заглянуть в приюты для бедных и безработных. Только некоторым удалось обеспечить себе приличное существование.

Живя в Харбине, я встретил трёх генералов. Вот, что я помню.

1. Генерал Косьмин (или Космин).

Я был тогда маленький. Когда мама чувствовала себя плохо, папа старался брать меня с собой, чтобы она могла отдохнуть и, таким образом, мне нередко случалось бывать в довольно неожиданных местах. Я был у Косьминых несколько раз, и меня больше всего интересовал Дунсик – чудесный маленький пёсик пекинской породы в чёрно-белой расцветке. Он охотно со мной играл – думаю, что ему было просто веселей со мной, чем с взрослыми.

Косьмин был высокого роста, широк в плечах, была в нём видна военная выправка. Носил он зелёную гимнастёрку с белым подворотничком, зелёные брюки (но не галифе!) и высокие сапоги с мягкими голенищами, гимнастёрка на выпуск и на ней плотно затянутый широкий кожаный ремень. Голос у него был низкий и «густой». Над верхней губой – маленькие усики. Думаю, могло ему быть лет пятьдесят.

Жена была много моложе его. Не помню ни её имени, ни отчества. Она была очень радушная, всегда с приветливой улыбкой на красивом лице. Она угощала меня чаем с вареньем и вкусными печеньями, разговаривали мы о зверушках и птичках, а между нами на диване сидел Дунсик, поворачивая свою смешную головку в сторону говорившего, будто понимал нашу речь.

Они жили на четвёртом, или пятом этаже, и мне очень понравился способ, каким они пользовались, передавая информацию гулявшему с Дунсиком, что пора возвращаться домой! Внизу была очень оживлённая улица, а за ней городской сад, где прогуливали пёсика. За оконную ручку затыкали большую свёрнутую газету!!

Вскоре Косьмины уехали в Шанхай и никаких информаций о них никогда не было. Только очень много лет спустя, примерно в 2009 году, мой друг-харбинец прислал мне информацию о том, что Косьмин работал в японских разведслужбах, и, поскольку он стал им малоинтересен, а знал много, его решили ликвидировать...

2. Генерал  Симонов.

Жили мы тогда на Гиринской улице. Я уже ходил в школу. Не помню, при каких обстоятельствах родители познакомились с этим пожилым человеком. Это был генерал Симонов, участник русско-японской войны, участник обороны Порт-Артура. Одет он был очень скромно, но всегда – опрятно. На голове – ёжик совершенно седых волос, среднего роста, тщательно побрит, над верхней губой небольшие усы. Курил папиросы, говорил спокойным голосом. Всегда подчёркивал, что он – Симонов, а не Семёнов!, и что звание это получил от «Государя Императора». Это был намёк на Атамана Семёнова, которого он называл «выскочкой»!

Жил он в маленькой комнатушке, примыкавшей к китайской лавочке на углу Садовой. Родители пригласили его к нам на чай. Во время чаепития выяснилось, что он участвовал в защите Порт-Артура. Рассказывая об этом, он упомянул фамилию маминого дяди, который тоже участвовал в обороне крепости, и, когда мама спросила, был ли это – и тут она назвала имя и отчество своего дяди. Он удивился и спросил: «Откуда вы знаете»? Мама ответила, что это её дядя. И тогда разговор очень оживился! Оказалось, что они даже дружили. Он явно был взволнован и долго повторял: «Какое это совпадение, только подумайте»! Родители иногда приглашали его к нам на обед, и мне казалось, что он был рад бывать у нас.

Как-то мы с папой заглянули и к нему, увидев его через окно. Боже мой! – я был просто поражён. Малюсенькая комнатушка с окном на Садовую, у окна стол и три стула. В углу железная кровать, в ногах старый ободранный шкаф, у двери табуретка, на ней таз, на стене – полотенце.  Лампочка в патроне над столом... И старый седой человек, у которого не было ни родных, ни близких. Вот судьба защитника Порт-Артура! Потом мы узнали, что комнатку эту предоставил ему китаец, хозяин лавки. Вероятно, он и подкармливал старика.

Совершенно неожиданно Симонов исчез. Хозяин лавки «по секрету» сказал папе, что «японски солдата забирай старик», и что комната опечатана. Тяжёлое впечатление произвело на меня это событие, я видел, что и родители очень переживают это, тем более, что в дело замешаны японские военные. 

Прошло месяца два – и так же неожиданно генерал появился! Он был в новом осеннем пальто, в мягкой шляпе и даже, вроде, помолодел.

Вот, что он  поведал...

В дверь постучали, и в комнату вошёл молодой японский офицер и на русском языке спросил: «Простите, Вы генерал Симонов?», и, получив положительный ответ, громко по-японски сказал что-то в сторону открытых дверей – в комнату вошёл полковник. Теперь  вопросы задавал полковник через офицера-переводчика, всё в очень вежливой форме. Полковник уточнил – тот ли это Симонов, который участвовал в обороне Порт-Артура и который командовал расстрелом японских разведчиков? «Ну – дознались!», подумал старик. Ему предложили взять с собой необходимые вещи, все вышли, сели в автомашины и поехали. У него были самые мрачные предчувствия...

Его привезли в... гостиницу! и  предложили отдохнуть «до ужина»! Ужинали втроём: полковник, офицер-переводчик и Симонов. Во время ужина ему сообщили, что он поедет с ними в Японию, а завтра – проедут по магазинам. Он ничего не мог понять! – если там будет приговор, то при чём тут магазины? Ему купили хорошую одежду и обувь, и через два дня они уже были в Порт-Артуре и из порта Дальний (теперь он назывался Дайрэн) на большом пассажирском пароходе отплыли в Японию. Он никак не мог понять – к чему всё это? Несколько дней они пробыли в Токио. Ему показывали город и его примечательности. Были на площади у императорского дворца. Полковник кратко знакомил его с историей Японии, о которой генерал не имел ни малейшего понятия. Потом были поездки в прежние столицы – города Нара и Киото. Ездили они и к «священной горе» – вулкану Фудзияма, побывали на рисовых полях и на побережье Тихого океана. Он был поражён чистотой и порядком. Наконец, ему сказали, что завтра все поедут к главной цели всего путешествия...

Выехали они утром и к полудню были на месте. Это был очень старый, маленький, тихий, типично японский городок с небольшими жилыми домиками под крышами из тростника и с промасленной бумагой в окнах, вместо стёкол. Очень много зелени. Возле одного из них остановились и по дорожке, посыпанной гравием, пошли в сторону входа в домик. На низеньком крылечке их ожидала большая группа японцев и двое стариков – мужчина и женщина, оба очень пожилые, совершенно седые, в летних лёгких кимоно. Все остальные были мужчины, и все в военных мундирах! Низкие взаимные поклоны, и вот все сидят на коленях на толстом упругом татами, покрывающем все полы в доме. В центре – очаг с красными древесными угольками, на нём чайник. Старушка разливает чай в маленькие чашечки-пиалки и подаёт гостям, остальные присутствующие поочерёдно встают, подходят к ней и берут из её рук пиалку. Царит полная тишина. После нескольких глоточков речь заводит полковник и говорит примерно так: «Господин генерал Симонов. Это семья (называет фамилию). Двое сыновей этих старых людей погибли под стенами Порт-Артура, выполняя свой воинский долг (тут он называет дату расстрела). Но, видите, господин генерал, тут их братья и внуки, и другие мужчины – члены этой большой семьи, и все они в мундирах нашей императорской армии! Их сыновья и сыновья тех сыновей – тоже будут военными, и так будет всегда! И мы сумеем защитить нашего императора»! Говорил он отрывисто, очень короткими фразами. Симонов тихо сказал: «Да, мы не сумели защитить нашего императора!», а полковник на это: «Это потому, что у Вас не все любили императора, а у нас все до одного любят нашего императора, и поэтому мы его сможем защитить!». Симонов спросил полковника, может ли он сказать несколько слов родителям расстрелянных и, услышав положительный ответ, сказал, что ему очень горько, что это именно он командовал расстрелом. Но полковник тут же его прервал: «Генерал Симонов, Вас никто не обвиняет! Вы были солдатом действующей армии, а невыполнение им приказа командира – это преступление»! Состоялось прощание, опять поклоны (без подачи рук). Их проводили до калиточки и махали отъезжающей машине. Когда они ехали, полковник сказал: «Господин генерал Симонов, мы просто хотели вам показать, что тот расстрел не имел ни малейшего значения, ни для этой семьи, ни для нашего офицерского корпуса. Вы видели – все мужчины или офицеры, или кадеты». «И так будет всегда», – повторил он, уже ранее сказанные им слова. «Господин генерал», – продолжал он – «теперь это не та армия, которую вы знаете по прошлой войне! Это современная, прекрасно вооруженная новейшей боевой техникой и прекрасно обученная армия! И она – непобедима»!

Да, не знал тот полковник, что произойдёт в совсем недалёком будущем...

После долгого молчания полковник задал вопрос: «Скажите, генерал, у Вас есть родные»? «Нет, я совершенно одинок» – прозвучал ответ. И снова вопрос: «Что с ними»? И ответ: «Все погибли в России». Дальше ехали молча, видимо, каждый думал о своём... Симонов думал: «Странный народ эти японцы! Стоило ли для этого весь этот цирк устраивать? А сколько всё это стоило? На что им это было нужно»? У него не было на это ответа...

Его привезли домой, сняли печати с комнаты и они распрощались.

У него теперь была новая одежда, и осенняя и зимняя, обувь и даже новое постельное бельё.

Вскоре мы переехали на новую квартиру и довольно долго не бывали в прежних местах. Когда, наконец, папа туда пошёл, то лавка была уже ликвидирована и все окна, в том числе и его комнатки – заколочены. Мы так и не узнали судьбу генерала.

Действительно, нам иногда никак не понять японцев.

3. Генерал  Комаровский.

С ним я познакомился во второй половине 1947 года. Я тогда поступил в Политехнический Институт на строительный факультет и сразу почувствовал, что у меня плохо с математикой и мне надо поскорее заполнить мои пробелы. Его порекомендовал мне кто-то из студентов. Главный критерий был – «он недорого берёт»! Адрес его был весьма сложный, он жил в китайской деревушке, примыкавшей к городу, за зелёной рощей вдоль продолжения Хайларской, но уже в районе Мдягоу, где кончалась Дачная улица. Я на бумажке нарисовал себе «план проезда» и на следующий же день отправился на поиски своего будущего учителя. Вот и китайская деревенька. Боже мой! – какая же она убогая и грязная! Маленькие китайские «фанзы», слепленные из глины, палок и высушенных стеблей гаоляна и полевой травы. Ни водопровода, ни канализации. Спросил проходившего китайца о «русском старике». Тот закивал головой, заулыбался и показал на одну из коричневых мазанок. Вероятно, тут к нему хорошо относятся, подумал я.

Стучу, через минуту небольшая дощатая дверь открывается, и я вижу перед собой очень пожилого, совершенно седого, очень худого мужчину небольшого роста. Он причёсан, тщательно побрит, небольшие седые усы «а ля Вильгельм». На нём толстая зелёная гимнастёрка с подшитым белым подворотничком!! Зелёные брюки, у щиколоток обтянутые зелёными обмотками, поверх гимнастёрки затянут широкий кожаный ремень. На одной ступне (кажется, правой) вместо башмака – деревянная колодка. Я представился и услышал в ответ: «Генерал от артиллерии, Комаровский». Он назвал своё имя и отчество. И вот их – я забыл! Ну, совершенно забыл, и никак не могу вспомнить! «Велосипед – в сени и пожалуйте в мои хоромы», – сказал он смеясь. Велосипед пришлось поставить вертикально, и мы вошли в «хоромы»... Это была малюсенькая комнатка, метра два на три, с низеньким потолком и небольшим окошечком, напротив входной двери. В окошке – стёкла. Слева узкая раскладушка, за ней, почти по всей стене, толстая соломенная циновка. Под окном – малюсенький столик и два табурета. Напротив раскладушки – два ящика (один на другом) и у самой двери – печурка, жестяная труба тянется через комнатку и выходит наружу справа от окна. В ногах кровати, у самой двери, на нескольких кирпичах – бочонок с водой. На полу старое, толстое татами. Трудно было себе представить более убогое обиталище! Мы сели у столика – я на табуретку, а он на раскладушку, над которой висела большая фотография последнего «настоящего» Патриарха всея Руси, а напротив – большая фотография последней царской семьи.

Я изложил ему цель своего визита и закончил вопросом, может ли он помочь мне в математике и сколько это будет стоить. Он ответил, что может, и потом назвал очень малую сумму, и тут же добавил: «А самое лучшее для меня было бы то, если бы Вы могли дать мне вознаграждение в продуктах! Я должен ходить и покупать в лавках, а для меня это теперь весьма трудно. Знаете крупу, макароны, сухарики», – и он улыбнулся, такой доброй старческой улыбкой. Я, конечно, согласился и спросил, когда можем начать. Он ответил: «Да, хоть завтра»! На следующий день мы начали наши занятия.

Он оказался хорошим преподавателем, очень ясно, кратко и просто, простыми словами объяснял разные математические премудрости.  Был он по натуре человеком весёлым и жизнерадостным, хотя жизнь обошлась с ним весьма жестоко. Он был совершенно одинок – у него не осталось никого из родных и близких и «даже все знакомые по дороге растерялись», как он сам определил, грустно улыбаясь. Мы занимались, а потом переходили к беседе, которая длилась иногда довольно долго. Я обычно привозил что-нибудь вкусненькое, и это был его ужин, а я попивал чаёк. Какой же он оказался интересный собеседник! Он прошёл тяжёлую, жестокую жизнь. Сначала Первая Мировая, потом Гражданская, всё время в боевых действиях. И, наконец, Сибирь и «очень длительная Агония», как это сам он определил. Военные судьбы забросили его в монгольское пограничье, и его конная батарея была включена в группировку барона Унгерна и переброшена в район Урги (ныне – Улан-Батор). Рассказывал он мне о «Чёрном Бароне», которого считал психически ненормальным, садистом, мистиком и «до болезненности монархистом». Во время боёв в Монголии ему осколком искалечило ступню, конь под ним был убит. Была угроза гангрены, что в тех условиях было равнозначно смерти. Мне он рассказал это так: «Пришёл барон, сел рядом и уставился на меня своим сверлящим взором. Он уважал высокие воинские звания, полученные ещё в Империи. Подумал и сказал – дам тебе верблюда, возьми трёх казаков – и айда в Харбин! Успеешь – там тебя прооперируют и можешь выжить. Не успеешь – казачки в степи закопают. Но здесь – верная смерть! Согласен? Конечно, я согласился и поблагодарил. Ведь он мог вовсе не приходить!». Ночью пришли к нему казаки – три брата Маркизовы, на коленях просили выбрать их. «Какая для меня была разница? Только то, что шли по доброй воле. На рассвете «приючили» меня к верблюду, казаки – на конях, и мы погнали на восток – в степь. Добрался я до Харбина – живой, и в больницу. Братьев отпустил. Соперировали. Но ступни лишился». Он задумался, потом продолжал: «Нет, думаю, я правильно сделал, оставшись в живых! Сначала даже работёнка какая-то была. Потом – хуже, приюты и дома для престарелых, а теперь – вот», – и обвёл рукой вокруг. «Дальше – некуда», сказал он, грустно улыбаясь. Он не мог быть принят ни в какой приют, так как он не взял совзагранвида! «Почему?» – спросил я, «ведь это тёплое помещение и питание, врачебная помощь в случае болезни и постоянный уход»! «Видите ли, юноша», серьёзно глядя на меня, ответил он, – «я присягал Императору Николаю Александровичу, и он меня от этой присяги не освобождал». «Но ведь Империи – нет!, она – рухнула! Династии Романовых – тоже нет»! «Но я Ему присягал и своей присяге останусь верен», – тихо и спокойно ответил он. Несчастный старый, покалеченный войной человек! Неужели он не понимал, что никто из оставшихся Романовых не поедет на край Света – в Мажьчжурию, в Харбин, чтобы освободить его от присяги, когда то данной им убитому Императору! Он, практически, остался на улице, никому не нужный, совершенно одинокий человек, без всяких средств к существованию!

Я спрашивал его о трёх братьях Маркизовых, которые умоляли его взять именно их с собою в Харбин, что спасло их от смерти в ходе ликвидации «армии Унгерна». Теперь это были богатые люди – владельцы складов топлива в Харбине. «Они хоть Вам помогают?» – спросил я его. «Да, конечно, помогают, даже очень!» – уверенно ответил он – «они мне позволяют у них на складе сдирать с поленьев сухую кору, мне легче её носить домой». Я обалдел! – это помощь богатеев нищему, когда-то спасшему их от верной смерти! И он считает это помощью?!

Он много рассказывал мне об отношениях в российской армии, о Первой Мировой, о Гражданской, которую он называл «самая бесчеловечная», о «Чёрном Бароне»... Но никогда он не вспоминал о своём детстве, о семье, о родных. Видно, не считал нужным. Я не задавал ему вопросов на эту тему.

Я привёз ему на велосипеде несколько мучных мешков с разными крупами, лапшу, бобовое масло, сахар, галеты, чай и вручил не очень большую сумму денег. Сам я тогда был как «весёлый нищий»!

С Политехникой я «не выдюжил», пришлось бросить, и я стал работать в Лицее святого Николая, как воспитатель. Потом – трагедия с Лицеем, потом – Институт Иностранных Языков, а потом – отъезд в далёкую Польшу. И только стоя на палубе удалявшегося от китайских берегов теплохода я неожиданно вспомнил, что даже не простился с Комаровским, этим честным и благородным человеком, человеком из далёкого прошлого. Долго я это переживал и вспоминал наши с ним беседы. О его судьбе – уже некого было спросить. И теперь я изредка его вспоминаю...