Канабеева Наталья Львовна
- Подробности
- Опубликовано 14.11.2014 18:21
- Автор: Natasha Wilson
С другими детьми у самой меня в то время общения было мало. У соседей - железнодорожников детей или не было, или я их не знала. В знакомых семьях детей или не было совсем, или они меня были старше по возрасту. Недалеко от нас жила только чудесная семья Харитоновых. Там были родители: Константин Петрович, Марья Андреевна, и дети: Рома, Таня, и, кажется, старшая Муся. Их положение было не такое, как наше, т.к. Константин Петрович был в Харбине давно и занимал ответственное положение. У них был хороший дом с большим садом. Нас туда иногда приглашали. Я играла в саду, или смотрела на коллекцию Роминых солдатиков, - целую выставку на полу. Но все дети Харитоновы были меня старше, - знала я их мало. Вскоре их постигло большое горе, Марья Андреевна простудилась и неожиданно умерла. Такое бывало. Но их горе отразилось на них непоправимо. Грустно было всем нам. Я их запомнила навсегда. Таня со временем вышла замуж за Колю Супруновича. Рома, я слышала, уехал в Россию и стал врачом. В Харбине, когда я подросла, мы изредка встречались, уже "как почти равные " по возрасту, и после я старалась их через кого-нибудь найти. Не удалось.
Бывали у нас на Центральной иногда и знакомые с детьми моих лет. Часто со своей дочкой, или без неё, приходил запросто Бреверн, Иван Владимирович фон Бреверн. Он был правовед, или лицеист, а не бывший военный, и работал в немецкой фирме, Кунст и Альберс, кажется. Мы все его очень любили, и думаю, что нашу семью он считал своими самыми близкими друзьями. Он был разведен, и, когда был его черёд смотреть за дочкой, он приходил с ней, и иногда оставлял её ночевать. Дочь звали Елена, Лена, но почему-то все её звали только "Мутя", "Мутуся Бреверн". Отец старался с ней говорить иногда по-немецки, языкам всех нас учили! Может быть Мутя, Мутька, как-нибудь оттуда и пошло. Она была славная молчаливая девочка, вела себя хорошо. Отец её любил и баловал, но иногда ей всерьёз грозил, что очень сердило мою маму. У Мути были чудесные длинные, светлые с рыжиной, волосы. Хотелось бы думать, что у неё хорошо сложилась жизнь. Я совсем не знаю, что с ней позже стало, но сам Бреверн уехал в Германию в конце 30 годов, почти перед самым началом войны.
Мутя и я на нашем холме для ледника
Центральная улица.
И. В. фон Бреверн, его дочь Мутя и, слева от него, я
Бывали у нас также Кузьмины с дочкой Кирой. Она была лишь чуть меня помладше. Кузьмин, Всеволод Иванович (?), был бывш. офицер, гвардейского Пешего Гренадерского полка. Семьи встречались, и тогда я видела Киру. О ней я не так давно узнала, что в Харбине она вышла замуж за Полумордвинова, (Илью?), что они уехали в Россию, и вырастили "трёх прекрасных детей", кажется в Москве. Помимо таких встреч с детьми у нас дома, конечно, бывало немало организованных празднеств: ёлки, именины, рождения. Тогда получались небольшие группы, но дружбы в основном не образовывалось. Хотя у меня было исключение: девочка, которая была у меня как-то на ёлке, и которая тогда была "маленькая", потому что ей было лет пять, а другим около семи, через десятки лет меня нашла. У неё оставалась фотография, где она около ёлки сидит, а мы, большие, стоим. Она была внучкой Адмирала Федоровича, - я помню, что вот её дедушку я видела именно в морской форме когда-то. С ней, Ириной, мы стали, когда могли, видеться и подружились. Она переменила своё прежнее, или скорее - свои прежние имена, и стала профессором, писала книги под именем Айрин Кирк. Была очень интересным человеком. Я её нередко вспоминаю...
Центральная улица. На моих именинах. 1929 или 1930 год.
Сидит Ирина ур. Кунина (позже Айрин Кирк).
Слева направо: Мутя Бреверн, я, и Кира Кузьмина.
Учитывая то малое число детей, с которыми я могла общаться, получалось, что росла я среди взрослых. Это тогда тоже нередко бывало. Относились хорошо ко мне все, но далеко не все одинаково. С некоторыми я должна была поздороваться и на этом почти кончалось. В большинстве же случаев, друзья моих родителей делались и моими друзьями. Мужчины со мной разговаривали, рассказывали что-нибудь интересное. Я была любознательная, заинтересовать меня было легко. Некоторые играли со мной в карты, и я всегда выигрывала, до тех пор, что это всем надоело, и наконец, меня стали обыгрывать. Это вызвало у меня уважение. И всем стало веселей. Папины приятели обычно были забавные остроумные люди. Беда в том, что они постепенно разъезжались. В Шанхай, в Америку, в Европу, кто куда. Я помню многие имена, и многие лица, даже если некоторых знала мало. Узнала не так давно, - от кого-то, кто вырос в Париже! - что папа был в то время секретарем объединения бывших гвардейских офицеров на Дальнем Востоке, - поддерживал связь с другим миром. С Европой, и т.д.
Помимо друзей папы, были у нас тогда же знакомые мамы и друзья мои. Как в то время люди встречались, догадаться трудно. Телефона у нас никогда в Харбине не было. Жили без. А на крайний, срочный случай как? Этого я не знаю, но для случаев НЕкрайних, полагаю, договаривались заранее, просили кого-то передать, или писали. Почта, почтальоны, - всё это было. И посылки, и письма приходили. Мама работала, как и папа, но я знаю, что она иногда ходила куда-то пить чай, где дамы вспоминали прошлое и, вероятно, говорили о настоящем, но главное, знаю, обменивались полезной информацией. Например - кулинарными рецептами.
Готовить они, попав в Харбин, обычно не умели и старались не только научиться, но и восстановить вкусные блюда, которых им не хватало. Маме, по её просьбе, кузены прислали из Парижа две французские кулинарные книжки. В них она находила лёгкие рецепты, которые делала и которыми делилась, например, разные овощи, или что-нибудь другое под белым соусом. Другие выискивали какие то кексы, коврижки и торты, делились этим. С куличами у нас бывало трудно. Месить, вручную, всё в большой корчаге, должен был папа. Духовка была неверная и нагреть её на дровах было не легко. Со временем это дело забросили, и пару куличей, вкусных и уже испечённых, где-то заказывали. Много нам нужно и не было. У Людмилы Николаевны Красовской, - матери двух прекрасных сыновей, старше меня, - оставались родные в Польше. От неё мама получила рецепт замечательного курника и также капустного пирога, который папа очень любил, и для которого мама меленько-меленько рубила капусту. Пирог был одним из ее коронных блюд. Стал моим тоже. Репертуар блюд у мамы большим не стал, но то, что она делала, было неизменно вкусно. Не переварено, не пережарено, и для здоровья полезно. Витамины не забывались.
Помимо всего этого, были у нас, конечно, и знакомые пары, часто бездетные, а иногда с детьми меня старше намного. Некоторым было даже очень трудно, но некоторые жили хорошо. Я помню семью Мухановых, Вивиан Владимировича, у которых была большая элегантная квартира в Новом Городе, где-то недалеко от Бульварного проспекта и Ажихейской. У них, как и у некоторых других, был хороший повар, и нас иногда туда приглашали. Была пара Генке. Они мне иногда дарили хорошие серебряные вещи, или интересные детские книги, дорогие... Уехали давно, но перед отъездом подарили мне серебряное кольцо, для салфетки. На нём написано "Наташе", и каким-то чудом, оно не пропало. Кладу в него салфетку и теперь! Были Михайловы, он бывш. военный. Очень любил больших собак и их чудесно дрессировал. Помню, какой-то его Рэкс выделывал для меня замечательные фокусы. Его красивая и приятная жена, Марья Николаевна, когда я болела, приходила к нам и ставила мне на спину банки... Был доктор Борис Александрович Рубинский с женой Ольгой Михайловной, лечил нас иногда. И Савицкие, - он ходил в красивой форме инженера и в фуражке. Они жили не очень далеко, в хорошем казённом доме с садом, фруктовыми деревьями, кустами малины, и проч. Дамы там пили чай, а я, без труда, занималась чем-нибудь сама. Любила к ним ходить. Всех не упомнишь. Многие звали к себе моих родителей, иногда вместе со мной.
Доктор Борис Александрович Рубинский, его жена, Ольга Михайловна, и я
К нам нередко просто заходили, посидеть, но раза два-три в год мама устраивала обед. Приглашали человек десять, больше за наш круглый стол в столовой не помещалось. Звали небольшими группами. Дипломатично обдумывали, кого звать с кем, чтобы вдруг не было обиды. Проходило хорошо. Меня целовали на ночь, закрывали дверь в спальню, и я с удовольствием слышала знакомые голоса, оживление, и потом даже музыку. Была у нас заводная виктрола, несколько пластинок. Под них танцевали, веселились. Ведь довольно молоды еще были! Харбин, я слышала, в то время был вообще оживленным городом, с театром, концертами, балами. Сама я о них ничего сказать не могу. В той среде, в которой я росла, и которую нередко называли "беженской", мне, думаю, об этом слышать не приходилось.
Так как и папа, и мама оба работали, в доме нужна была помощь, чтобы топить, готовить, убирать. До моего рождения, недолгое время у них был китаец, которым они были довольны и которого мама вспоминала, потому что он особенно хорошо готовил. После моего рождения, они предпочитали нанимать женщину, и появилась Дуся, вполне симпатичная, ничем не блиставшая, но которая за мной немного присматривала. Яслей для дошкольников в то время не было, и по утрам ко мне приходила другая девушка, Агочка, которая со мной играла, чему-то учила, читала. Разные знакомые мне нередко дарили куклы, красивые, немецкие. Но в куклы я не играла. Они, много, штук 15, декоративно сидели в спальне на этажерке. Даже имен у них обычно не было. Я предпочитала плюшевых мишек, или кубики, например. Рисование, вырезание, разные переодевания тоже, конечно. И танцевать...
Поэтому особенно удачно, что были у меня в то время мои собственные "друзья - дамы", которые не работали и появлялись иногда, как на дежурство, чтобы обо мне заботиться. Одна была моя крестная, Вера Евгениевна, замужем за Лавровым Василием Ивановичем тогда. Она иногда оставалась со мной, иногда увозила к себе в хорошую квартиру, и повар у неё был, и дочь, Вера (Ляля) Аксакова, меня лет на восемь старше, и очень красивая. Её я не интересовала. Но Крестная, как и мои родители, думала о моём воспитании, часто старалась чему-нибудь новому меня научить. Читала, иногда по-английски или по-французски, научила вязать крючком (немного только, моя вина!), вышивать, заказывала повару мои любимые блюда. Называла я её Тетя Вера, точно она была мне родная. Я её хорошо знала и любила. Она уехала в Шанхай, когда мне было лет девять, но связь с ней, когда возможно, продолжала оставаться всю жизнь.
Тётя Вера сидит в середине.
Мама держит меня на коленях. С краю сидит сестра тети Веры, Мума (Мария?)
Другая дама в нашей тогдашней жизни была не долго. Я даже не знаю, как и когда она появилась, и сравнительно вскоре уехала во Францию. - Намного позже, и мама, и я были у неё там гостях. Она была замужем за симпатичным французом, Месье Фромайе, у которого, около города Бордо, было своё шато, не слишком большое, но красивое, виноградники, большой винный погреб, и сад-ферма вокруг. Очень гостеприимно и симпатично было.
В Харбине я о ней знала только, что она была в прежнее время фрейлиной при Императрице, что её звали Евгения Константиновна, урожденная Шидловская, а по мужу Ганн, но была с ним разведена. Детей у неё не было, и она, почему-то, очень привязалась ко мне. Я её тоже очень любила и всё связанное с ней помню удивительно ясно, хотя, когда я её видела в последний раз, мне еще и шести лет не было.
Было мне с ней очень интересно, - она была полна знаний и воображения, замечательная женщина была. Думаю теперь, что она вполне сознательно хотела принимать участие в моём воспитании, меня развивать. Сначала, я её, как и всех, называла по имени и отчеству. Но как-то она сказала, что этого не нужно, "Зови меня просто Женя". Я, помню, немного смутилась, спросила, "Можно тогда - Тётя Женя?" Она в ужасе отшатнулась. "Ради Бога не называй меня ТЁТЯ!!!" Почему? Разве это плохо? Ведь вот есть моя крестная, Тетя Вера... Она призадумалась и сказала, - да, Тетя Вера, крёстная, это другое дело. Если хочешь звать меня Тётя, называй меня Тётка Женя. Так и стало: она, бывш. фрейлина, стала моей любимой Тёткой Женей, и занялась она разными отраслями моего воспитания.
Время у неё было, она не работала. Приходила надолго, наверное, иногда на всё утро и делала план действий, Если погода была плохая, мы оставались дома. Бывало, что она мне читала, но обычно что-то рассказывала сама, а потом мы вместе что-нибудь делали. Рассказывала иногда о разных странах, - об Италии, Швейцарии, Голландии, о людях там, об их занятиях, о природе. Наверное, сама бывала там раньше... Потом мы вместе это в деталях рисовали, или делали костюмы, шапочки, танцевали - тарантеллу, чарльстон, пели. Мой маленький, узкий мир рос! Если погода была хорошая, мы играли в саду.
С "Тёткой Женей" во дворе
Иногда она меня фотографировала, это инсценировалось очень тщательно. Иногда, помню, водила к себе домой, может быть в высокий дом Ягунова, с видом вниз, но у неё, думаю, была только комната там, уютная правда. Раз сходили в цирк... Кругозор мой расширялся.
Но не только это. Она занялась и моим внешним обликом: старалась научить ходить плавно, грациозно, складывать руки красиво. И даже щуриться кокетливо, делать томные глаза. К этому у меня таланта не было. Мы обе гримасничали, моргали и веселились.
Фотографии, сделанные Теткой Женей
Я никогда так около забора не сидела, и с таким игрушками там не играла.
Так же, как и из лейки клумбу не поливала.
Помню, что когда она это всё организовывала и снимала, я думала:
"Вот потом когда-нибудь я буду думать, что это ТАК и бывало». Никогда не бывало.
Очень я огорчилась, когда мама мне сказала, что Тётка Женя уехала. Мы не смогли попрощаться, потому что у меня была заразная болезнь. Но она мне оставила в подарок огромную куклу, великолепную, чуть ли не больше меня. На этажерке с другими куклами она не помещалась, сидела где-то одна. Но имя у неё было: Соня.