Канабеева Наталья Львовна
- Подробности
- Опубликовано 14.11.2014 18:21
- Автор: Natasha Wilson
В жизни моих родителей перелом наступил серьёзный. Из домика на Центральной улице мы переехали в полуподвал в квартирном доме в Новом Городе на Ажихейской улице, около Почтовой. Жили, думаю, первое время на заработки мамы. Она и нА дом стала брать какие-то переводы, и печатанья. Руки заболевали, уставала очень. Папа оказался не у дел, без работы. Это всегда тяжело, очень он стал печальным. Но времени не терял: учил, улучшал свой английский и еще какие то свои конторские знания.
Папа и я. На Ажихейской улице
В городе тоже много всего происходило. Река, Сунгари, разлилась, наводнила часть города, почти всю Пристань. В связи ли с этим, или нет, сделалась эпидемия холеры. Мы все носили на шее медную бляшку на бечевочке. Какая польза против холеры от неё ожидалась - не знаю, но холерой мы не заболели. Я, всё же, и тогда, и позже, продолжала подхватывать инфекции. Бывала опасность для жизни, а в связи, например, с местным заражением крови были и другие серьёзные опасности. Но мама меня выхаживала, а бывали случаи - прямо Бог помог. Обошлось, - не будем вспоминать. Трудное время для моих родителей было.
А тут еще и другое. В тридцатых годах, японцы, которые уж давно подбирались, заняли Манчжурию и Харбин. Манчжурия была переименована в Манчжуго, или Манчжудиго, и стала, как говорили, марионеточным государством Японии. Это повело, постепенно, правда, к многочисленным переменам во всём. Для нас, Канабеевых, это, прежде всего, значило, что китайский наш паспорт отобрали. (Вот тут папа и сделал с него фотокопию. Она у меня есть.) Мы стали бесподданными. Никакое государство нас не защищало.
Вскоре открылось Бюро по делам Российский Эмигрантов, что выглядело вроде защиты, но именно её, теперь я понимаю, не было. Наоборот. Все мы должны были заполнить детальные о себе анкеты, с фотографией. Взамен, нам всем дали значок в виде щитка, на котором был наш личный номер. Этот значок мы обязаны были всегда носить на видном месте, на пальто ли, на платье ли. Любой из нас мог быть найден, вызван в любой момент: пронумерованы были мы все.
Папа
У папы в петлице значок-щиток с номером.
То, что со временем мы все стали обязаны носить
Жизнь все же продолжала идти, и со временем папа получил неплохую работу конторщика в импорт-экспортной фирме, и всё, понятно, пошло к лучшему. Но ненадолго. Года через три, в связи с какими-то новыми событиями, контора была полностью закрыта, а её хозяин убит, насмерть забит вернее, не знаю кем и по какой причине. Папа знал его мало, но он и его семья, особенно дочери, были популярными членами обеспеченного общества, - клубов и т.д. - и в городе чувствовался шок. Папа снова потерял работу, а многие другие стали серьёзно подумывать о выезде: ехали в Шанхай, в Америку, в Австралию.
Уезжавшие друзья, знаю, помню, советовали и нам уехать, - в Шанхай, или, например, в Корею, где считалось очень хорошо.
Мама скучала без Европы, но до Европы было далеко, да и жизнь для русских эмигрантов, как папа, там считалась трудной. В какой-то момент, из Парижа к нам приехала папина дальняя родственница, Нина Анатольевна Нессельроде (графиня, внучка канцлера). Она была старше моих родителей, но хорошо знала обоих: с мамой была дружна в Петербурге, а папу знала еще мальчиком. Может быть, мои родители даже у неё в доме и познакомились.
"Тетя Нина"
Нина Анатольевна Нессельроде
О ней у нас раньше говорили мало. Я всегда знала только то, что мои родители были в Петербурге помолвлены, но отложили свадьбу, решили ждать окончания войны, - Первой мировой. Но война не кончалась. Их свадьба военного времени, мне говорили, была в небольшой церкви в имении Нины Нессельроде, в Царевщине. Видимо, они все считали себя близкими друзьями, и Нина, - мне "Тетя Нина" - думала, что в Китае, да еще с нами, ей будет лучше. Но Харбин ей не понравился. Она уехала в Шанхай, там и умерла. В Европу назад не поехала. Сын её, Дима Усов, жил в Париже. Мы позже его там видели, встречали. Он стал певцом русских романсов. Голос был хороший, на гитаре играл, выглядел красиво. Пел в кабаре, в ресторанах. Трудно русским в Париже было тогда. Ехать туда не стоило, даже если бы это было возможно, хотя для самой мамы может быть условия оказались бы другими? Кто знает!
Получилось, что мы - так и продолжали жить в Харбине. Что думали мои родители, я не знаю, но теперь мне кажется, что они предпочитали дать мне вырасти в Харбине, в спокойном, как казалось, нашем городе. Шанхай был порт и славился плохим климатом, и заразными болезнями, а я и так болела. Корея тоже не тянула, да там дело и не пошло: умер внезапно тот папин приятель, который Корею хвалил... Папа со временем работу другую нашёл, но мамины работы, связанные обычно с заграницей и с иностранными языками, вскоре кончились полностью. Это её огорчало, и по характеру ей не подходило.
Что до меня, как и прежде, при мне родители неприятностей и проблем не обсуждали, говорили, что беспокоиться ни о чем не надо, что всё будет хорошо, и я им верила, Да мне хорошо действительно и было(кроме болезней).
Всё же и в моей жизни, конец папиной работы для КВЖД, и отъезд с Центральной улицы, тоже был поворотным периодом. Кончилось моё детство, его ранний формативный период. Главные принципы были заложены крепко, и остались основой на всю жизнь. Я была уже "большая девочка", лет семь мне, кажется, уже было. Возраст сознательный.
Когда точно это было, сказать не могу: догадываюсь, что КВЖД дало потерявшим работу людям время немного оправится, найти новое жилье. уложиться, нанять подводы, перевозчиков. В день переезда на Ажихейскую меня оставили на весь день у тёти Веры, и к вечеру привезли в квартиру, которую я до этого не видела, Полуподвал, но большие окна, две комнаты, - одна проходная, кухонька, и ванная комната с туалетом, и главное с ванной на ножках и с водой. По сравнению с нашим бывшим, дачного типа, домиком, мне это всё показалось "городом", цивилизацией. А магазины в двух кварталах, Чурин, кино... Было далеко не шикарно, но и не слишком плохо, и мы там прожили несколько лет.
Были там и соседи, которых мы все очень ценили: зубной техник (а при нужде и врач) Григорий Константинович Сережников, и его жена, Ольга Александровна. Он был бывший военный, но, в отличие от других, по приезде в Харбин стал сразу же учиться, приобретать новую профессию.
Молодец, говорили. Действительно, жили они хорошо. Детей у них не было, и они очень любили меня, своей готовы были считать. Полностью одну меня дома тогда еще не оставляли, и, если родители были заняты, они за мной с удовольствием присматривали. На Сунгари с собой брали, лодка у них была моторная. Потом уехали, предлагали нас выписать, когда освоятся. В Америке у них пошло всё удачно. К Ольге Александровне, вдове уже, я позже, в Калифорнии, два раза заезжала. Принимала она меня чудесно: всегда ждало застолье, но вскоре умерла и как-то странно. Деталей не знаю, хотя узнать очень старалась.